Начало этой системы, на мой взгляд, начинает складываться с гибелью в середине 15-го века Византии и с приходом на Кавказ новой региональной сверхдержавы того времени — Османской Империи, что очень серьезным образом изменило баланс сил в регионе и вынудило соседние народы искать новые формы сосуществования, как во внешнем, так и во внутреннем аспектах.

Это в полной мере относится к адыгам, которые, переориентировавшись во внешнем притяжении на Блистательную Порту, тем не менее ушли от прямой вассальной зависимости и установили с ней крепкие союзническо-зависимые отношения. Эти отношения не предусматривали прямого подчинения, но содержали в себе элементы защиты и покровительства со стороны Турции. Более того, в характере этих отношений было некий фактор, делавший Черкесию не просто одной из множества территорий, на которые распространялось влияние Стамбульских властителей, но невероятно органичным образом вписывавший адыгов в систему жизненно важных ценностей и приоритетов турецкого государства. Название этому фактору будет — работорговля.

«Только турки после завоевания Византийской империи поддерживали с ними торговые отношения и, не стараясь их подчинить, довольствовались тем, что им принадлежала Анапа: там у них был рынок, на котором они получали от черкесов девочек и мальчиков-пленников» , пишет И. Бларамберг и ему вторит бывший майор Нижегородского драгунского полка испанец Хуан Ван- Гален, граф Перакампос:

«затраты кавказских горцев на войну компенсируются их природной неприхотливостью, добычей от непрестанных набегов, но прежде всего этой позорной торговлей живым товаром» .

Торговля людьми была для адыгов в то время тем, что мы сейчас называем «узкой специализацией страны в международном разделении труда». Важность постоянного потока невольников для Османской империи было трудно переоценить — именно на этом факторе основывался главный принцип формирования турецкой армии — набор янычар и, как следствие, территориальные захваты и удержание территорий. Неиссякающий поток рабов из северного Черноморья был залогом постоянного пополнения вечно воюющей армии Турции и одним из важнейших источников создания материальных благ внутри самой страны.

В этом отношении ценность Черкесии для Турции была не в том, чтобы она представляла собой захваченные, порабощенные и обложенные данью, в том числе человеческой, территории, типа грузинских или южнославянских земель, которые постоянно восставали, отказывались от уплаты дани, где надо было держать войска, которые половину времени воевали и те же рабы, которые вроде бы брались бесплатно в результате стоили немало денег, да и сами территории при появлении сколько — нибудь сильного противника тут же перешли бы на его сторону.

Ценность Черкесии была в том, что она являлась верным союзником — полувассалом Турции, который сам, охотно и добровольно, поставлял рабов и в случае военного столкновения выступил бы на стороне Турции.

Только через расположенный на адыгских землях маленький порт Анапа, где до прихода турок проживало не более 150 жителей, ежегодно проходило 8-10 тыс. невольников, а после основания там турецкой торговой фактории и крепости с целым пашой во главе стало проходить 10-12 тыс. Торговля шла и через другие приморские поселки черкесов. Это был прекрасный выход для турков! Турция была заинтересована в сохранении такой системы и в защите адыгов.

Здесь необходимо сделать одно очень важное отступление и сказать, что в течении нескольких сотен лет до прихода России на Кавказ, адыги развивались в условиях практически полной безопасности. Это несколько противоречит ныне принятой официальной позиции, но, однако, на мой взгляд, является неоспоримым фактом.

Дело в том, что начиная с XIV — XV вв., в регионе не было силы, которая могла, хотя бы теоретически ставить цели полного порабощения, тотального уничтожения адыгов, либо кардинального изменения устоев и образа их жизни. Многие и многие народы в то время могли о таком только мечтать. Это в полной мере относится, например, к Византии, которая в полном составе погибла под османскими саблями; к маврам — мусульманам, жившим на юге Европы и примерно в это время полностью уничтоженным или изгнанным испанскими и португальскими государями; к индейским государствам, совместное сосуществование с которыми не входило в задачу европейских конкистадоров, да и к бывшему одно время соседу адыгов — Тмутараканскому княжеству. На Западном Кавказе такого не было. Из двух региональных супердержав того времени — Турции и Персии, одна — Турция — была кровно заинтересована в существовании черкесов и в продолжении отношений с ними. Другая — Иран — не могла переварить те огромные территории, что уже захватила — Индию, Афганистан, часть арабского мира, закавказские ханства и княжества и остановила свои территориальные притязания на границах Черкесии — в западно-грузинских княжествах.

На протяжении нескольких столетий существовало одно государство, которое с большой натяжкой можно назвать серьезным врагом Черкесии — Крымское ханство. Про его отношения с Черкесией можно писать отдельную статью — они крайне интересны и очень жаль, что историки как прошлого, так и настоящего их незаслуженно забывают. Пока же можно сказать одно — уже при первом приближение к вопросу становится понятно, что Крым вовсе не был тем злейшим и смертельным врагом адыгов как его в последнее время рисуют национальные историки. Несмотря на то, что немало раз черкесы и крымчаки схватывались в жестоких боях, Крымское ханство не являлось в полной мере врагом Черкесии. Скорее, это была жесткая конкуренция, за товар и за рынок сбыта, которую тогда, да иной раз и сейчас, стороны ведут методами прямых военных столкновений.

Дело в том, что во внешнеполитической и внешнеэкономической ориентации Крымское ханство и Черкесия были близнецами-братьями, боровшимися за обладание одной и той же нишей рынка — и те, и другие специализировались на продаже одного и того же «товара» — пленников — одному и тому же покупателю — туркам. Естественно, крымским татарам было экономически выгодно ослабление адыгов и наоборот. Кроме этого, две нации соперничали во влиянии и в обложению данью ногайских мурз, веками кочевавших на правобережье Кубани пока, как пишут кубанские историки, А.В. Суворов не «освободил» от них эту землю в 1783г., уничтожив, по разным подсчетам, до 500 тыс. ногайцев.

Несмотря на целый ряд набегов, некоторые из которых были довольно болезненными для адыгов, Крымское ханство никогда не ставило задачу завоевания и покорения Черкесии, все, что оно хотело — это ослабление и, по возможности, обложение адыгов данью. Во-первых, оно по определению не могло захватить Черкесию — военная и экономическая системы крымцев не позволяли удерживать захваченные территории. Во-вторых, силы двух народов были примерно равны, что видно из того, набеги крымцев на адыгов, не носят тотальный характер и больше похожи на сведение счетов с отдельными князьями и народностями — т.е. желание не уничтожить всех и сразу, а лишь наказать некоторых. То же самое, между прочим, делали и сами адыги — известно, что в XVI веке черкесы не раз устраивали набеги на Крым и даже осаждали его столицу — Бахчисарай. В-третьих, судьбы Черкесии и Крымского ханства были очень и очень сильно переплетены. Существовало огромное количество связующих их элементов — начиная от торговли и заканчивая этническими и культурными связями. В ХVI-XVII вв. при ханском дворе находится немало адыгских придворных и военачальников. Их влияние настолько велико, что начинает настораживать даже ногайских мурз, считавшихся тогда данниками и союзниками Крыма — «всем у вас ведают черкесы, а нам не с руки».

Огромнейшее распространение получили междинастические браки, в результате которых многие крымские ханы и остальная знать были в значительной степени адыгами по крови и имели в Черкесии близких и влиятельных родственников. Немало крымских принцев и дворян до совершеннолетия воспитывались в Черкесии, их связи с адыгами были настолько глубоки, что, как правило, именно здесь скрываются участники неудавшихся дворцовых переворотов в Бахчисарае. На протяжении нескольких веков в Крымском ханстве даже существовал обычай отправки в Черкесию, как бы мы сейчас сказали, «на постоянное место жительства» младших сыновей своих ханов, которые не могли претендовать на трон. Среди адыгов они становились дворянами практически самого высшего ранга — гиреями — ханоко — пользовались полным почетом и уважением, «очеркесивались» и играли видную роль в жизни черкесских народов. Некоторые их них стали видными людьми в истории России, так Султан Клыч-Гирей, одно время командовавший знаменитой Дикой дивизией, ставший одним из лидеров белого движения на Северном Кавказе, эмигрировавший за рубеж, в мае 1945 года принявший командование Горской дивизией вермахта и казненный в Москве в 1947 году — один из таких потомков Бахчисарайских владык.

Таким образом, исходя из сложившихся реалий того времени, адыги попали в исключительно благоприятную ситуацию, при которой в рамках турецкого мира и турецкого протектората, в случае выполнения ими своей части «международного деления труда» — снабжении Османской Империи рабами и некоей верности турецким интересам, их ждала безопасная и вполне благополучная жизнь. Такая перспектива даже не снилась многим народам того времени! В таких условиях главным для адыгов было создание внутренней системы, которая бы позволила им органично вписаться в рамки сложившегося геополитического механизма и надежно выполнять отведенную им в этой картине роль. По сути, главной задачей адыгов было воспроизведение таких условий и защита собственного благоприятного положения от влияний извне, способных внести какие-то изменения.

В этих условиях адыги создают нечто такое, что в подобном виде больше в мире нигде не встречается — кодекс адыгских правил, обычаев, норм и законов под названием «Хабзэ», который, как игла, пронзает буквально все сферы адыгского общества, удивительно точно «затачивая» его под существующую геополитическую структуру и вставляя его как обойму в систему отношений внутри треугольника Турция-Крым-Черкесия. По сути, это даже не просто кодекс в нашем понимании этого слова — это неписаная система адыгских ценностей, очень строго и четко определившая все возможные цепочки поведений и отношений между субъектами адыгского общества как между собой, так и с внешним миром, задавшая абсолютно определенные роли разным общественным классам и заменившая собой добрый десяток социальных институтов.

Сложность и беспримерность этой системы была такова, что я абсолютно уверен, что прочтя эти строки, человек, не живший на Северном Кавказе и не знающий его историю, не поймет всей масштабности социального явления «Хабзэ».
Для наглядности давайте попытаемся проиллюстрировать его следующим образом — представьте, что мы собрали вместе все наши современные законы, от Конституции страны и Гражданского Кодекса до мельчайших подзаконных актов в самых отдаленных регионах страны; от Воинского Устава, до Правил дорожного движения и от КЗОТа. до требований ЕГЭ и ВАКа, добавили к ним тонны разнообразных инструкций и директив, разбавили это все этическими нормами, принципами семьи и брака, воспитания детей, отношения к старшему поколению, подлили туда основы военно-политического и международного позиционирования страны, а потом перевели это все с позиций подзаконности и навязанности на уровень естественных привычек и внутренних норм целого народа и добились того, чтобы соблюдение всех этих норм воспринималось людьми не как обязанность, а как нечто само собой разумеющееся — как обычаи, привычки и правила хорошего тона.

Вот тогда это даст нам хоть какое-то приближение к тому что же в действительности означал Хабзэ для адыгов. Однако, даже это не будет в полной мере отражать значение Хабзэ. К нему можно относиться как к, своего рода, адыгской религии или к инструменту её заменившему. Дело в том, что всегда, а особенно в те века, одним из самых мощных факторов, объединяющих народ, устанавливающих основы его моральных, социальных и иных норм являлась религия и установленные ею правила общественной жизни. Как мы знаем, этносы, наиболее успешно пережившие многовековые трудности, такие как армяне или евреи, имеют глубокие религиозные традиции и свои, отличные от других, религии. По разным причинам адыги не стали высоко религиозным народом — этого не было тогда, нет этого и сейчас. В этих условиях именно Хабзэ во многом заменил черкесам религию и её нормы, цементировавшие и сплачивавшие адыгское общество.

Система Хабзэ была удивительна! Вписывая адыгские народы в картину мира и выстраивая общество так, чтобы во главе угла стояло исполнение геополитической задачи Черкесии, гарантировавшее её безопасность, она решала стоящие задачи с одной стороны абсолютно надежно и уверенно, а с другой стороны — настолько же абсолютно нетрадиционно, элегантно и потрясающе эргономично — с использованием схем и методов, не встречающихся больше нигде в мире.

Поразительно, но в рамках существовавших тогда условий адыги создали крайне эффективную общественную систему, которая, в отличии от многих стран и народов, совершенно не требовала наличия сложных, ресурсозатратных и не всегда эффективных государственных и социальных структур и прекрасно функционировала без наличия в обществе целого ряда экономических, военных и социальных институтов, имевшихся в других странах.

Посмотрите: для обороны страны, властители, как правило, держат дружину, ею же, по сути, является и регулярная армия. Это не самый эффективный военный и социальный инструмент — если армия призывная, с часто сменяемым составом, то её военные качества будут невелики. Если дружина постоянная и профессиональная, то содержать её дорого — бойцов нужно кормить, экипировать, им нужно платить, давать за службу поместья и земли, но в то же время её стойкость и верность должна быть постоянно под вопросом, т.к. надежность наемников, коими по сути и являются дружинники — невелика.

Что в этой ситуации делает Хабзэ? В условиях того, что смертельной опасности для Черкесии не было и необходимости во всенародном ополчении не существовало, посредством Хабзэ заключается некий социальный договор между основной частью адыгского общества и 10-15% населения — знатью, в соответствии с которым обязанностью народа становится трудиться и подчиняться знати, а обязанностью князей и дворян становится постоянная готовность к защите народа и захват пленников с последующей их продажей туркам, как элемента, обеспечивающего геополитическое значение Черкесии для регионального лидера — Турции и, следовательно, гарантирующего её безопасность. Отдельно в качестве норм поведения знати устанавливается невозможность заниматься торговлей и отказ от богатства и накопительства.

В результате мы получаем прекрасную, постоянно готовую к мобилизации профессиональную армию, боевые качества которой намного выше стандартной наёмной дружины, армию, которая в мирное время выполняет крайне важную экономическую и внешнеполитическую функцию — поставляет рабов туркам, что в конечном итоге позволяет всему адыгскому народу находиться под протекторатом Турции и жить настолько спокойно, насколько это вообще было возможно в то время.

Но и это еще не всё! Сказать, что такая армия адыгскому народу ничего не стоила — неправильно. Обычные люди не только не несли на нее серьезных расходов, но и наоборот, зачастую получали от такой системы доходы — выручая немалые деньги от продажи «живого товара» и не имея возможности накапливать богатства, т.к. в соответствии с Хабзэ, среди дворян это считалось дурным тоном, адыгская знать зачастую просто раздает полученные средства и иные материальные блага своим подданным. Великолепное, элегантное, абсолютно нетрадиционное и вместе с тем эффективное решение!

Еще один великолепный образчик, как сейчас любят говорить, инновационности адыгской системы — это средство соблюдения законов и порядка.

Обычно, как мы знаем, правители издают свод законов, который граждане должны изучить, знать, может и не любить, но жить по ним. Для соблюдения законов содается громоздкий механизм их трактования, пропагандирования и, в конце концов, принуждения людей к их исполнению в виде полицейского аппарата, тюремной системы и т.д.

Что делает Хабзэ? Он исключает все эти элементы и просто переводит все законы в этические нормы поведения, в привычки людей, в естественный для них образ жизни, а средством их толкования делает само общество. Оно же и принуждает «отбившихся от рук» соплеменников к порядку. Всё. В этой системе не нужны десятки томов законов и сотни полицейских. Воспитываясь в ней, человек, условно говоря, не будет хулиганить и дебоширить не потому, что боится наказания по какой-то мифической статье УК, а потому, что у него к этому нет привычки — в системе его социальных ценностей это не принято и именно поэтому такой подход намного более эффективен, чем угроза наказания за неисполнение навязанных тебе кем-то извне требований. Прекрасное решение!

О результатах действия кодекса Хабзэ писал долго проживший на Западном Кавказе и, скорее всего, бывший разведчиком англичанин Джеймс Белл:

«Общественное мнение и установленные обычаи — вот что, кажется, является высшим законом в этой стране; в общем, я могу только поражаться тем порядком, который может проистекать из такого положения дел. Немногие страны, с их установленными законами и всем сложным механизмом правосудия, могут похвалиться той нравственностью, согласием, спокойствием, воспитанностью — всем тем, что отличает этот народ в его повседневных взаимных сношениях»

Образцы подобных решений мы видим практически во всех сферах адыгского общества, еще один пример — это ситуация с торговлей, когда Хабзэ передал практически всю внутреннюю торговлю в руки так называемых «черкесогаев» — армян, которые издревле жили на территории адыгских народов и занимались почти исключительно торговыми операциями, а внешнюю торговлю — в руки турок и генуэзцев. Это позволило адыгам сконцентрироваться на решении своих геополитических задач, и в то же время сделало Черкесию еще более привлекательной для турок, которые получали с Северного Кавказа не только рабов, жизненно необходимых для существования Османского государства, но и имели немалые прибыли непосредственно от торговых отношений с черкесами, что, в свою очередь, среди турок — торговой нации — только усиливало позиции адыгов, как союзного и интересного Блистательной Порте народа.

Система была идеальна. Она полностью вписывала адыгов в существующую геополитическую картину того мира и устанавливала все отношения строго в соответствии с требованиями замкнутого турецко-крымско-черкесского мира. Она была настолько эффективна, а внешние условия настолько неизменны, что что в адыгском обществе не было потребности в её изменении. Общественная система адыгов делала именно то что было надо для воспроизводства существующего положения — она воспроизводила саму себя. Но ведь мир-то менялся! Мир менялся! И в этом-то и заключалась главная проблема кодекса Хабзэ — он являлся прекрасным решением для закрытого общества, в котором и для которого и был создан.

И пока с XV по XVIII вв. внешние условия в регионе были неизменны, он представлял из себя великолепный механизм устройства общества, лучше которого создать, наверное, было невозможно. Если бы ничего не менялось, то такое мироустройство могло продолжаться сколь угодно долго. Но при изменении внешних условий, при начале влияния на адыгские народы других внешних сил Хабзэ был просто бесполезен, а в действительности даже вреден, потому, что был создан совсем для другого и не имел возможности к саморегуляции. В этом заключалась огромная проблема для всего адыгского общества. Представьте себе самолет, который прекрасно летает, демонстрирует великолепнейшие полетные качества, но который разбивается потому, что у него заканчивается топливо, а возможность зайти на посадку в нем технологически не предусмотрена потому, что создавали его совсем для другого — для того, чтобы он летал! Таким было адыгское общество того времени. Его создавали для другого — для абсолютно специфичного турецко-крымско-черкесского мира, в котором адыгам было хорошо и откуда они не стремились выглянуть и хотя бы просто оглядеться вокруг.

Как и любая замкнутая система, Хабзэ был крайне неприспособлен для этноконкуренции с другими социальными системами. И здесь его универсальность и эргономичность играет с адыгами роковую шутку. Дело в том, что отвергая социальные институты, которые в рамках тех — закрытых — условий действительно были не нужны, он вычеркивает из жизни адыгов целый спектр социальных отношений, без которых в те времена прогресс уже был решительно невозможен, что, рано или поздно, при открытии системы, при её столкновении с открытым и высококонкурентным миром, обрекало адыгов на тяжелое поражение.

Существуют несколько причинно-следственных цепочек, ряд последовательностей, многие из которых, кстати, были разработаны еще Марксом и Энгельсом, каждая из которых непринципиальна сама по себе, но влечет за собой другую, третью, и все вместе они приводят к результатам абсолютно противоположным первичному успеху, достигнутому в самом начале цепочки.

Смотрите: в адыгском обществе не было постоянной дружины — в ней нет надобности, т.к. профессиональное войско дворян её с успехом заменяет. Это благо? Допустим. Торговля отдана чужестранцам и представителям хоть и местной, но не коренной, узкой прослойки. При этом, своей монеты князья не чеканят, используя турецкую. Хорошо ли это? Наверное, т.к. в конечном итоге усиливает заинтересованность протектора в союзнике и освобождает потенциал народа для других, более продуктивных вещей. Допустим и это. Система закрыта и закрытость эта всячески поддерживается. Тоже, видимо неплохо. Система соблюдения законодательства перенесена с привычной нам бумажной и принудительно насаждаемой формы на уровень менталитета и привычек народа. Просто отлично, т.к. человек охотнее будет делать то, что у него в привычке, чем то, к чему его вынуждают навязанные ему законы.

В реальности же это все приводит к тому, что у адыгов не развиваются города, т. к. исторически города образовываются в процессе стихийного стягивания народа в то место, где есть постоянная дружина и укрепления, которые могут его защитить.. Нет городов — значит власть не концентрируется в руках у сильнейших феодалов, а размывается по множеству мелких князьков и властителей. Нет городов и нет сильной власти, значит не чеканится своя монета, а если еще при этом коренное, как сейчас говорят, «титульное» население практически исключено из процесса товарообмена, то можно быть уверенным, что товарно-денежная система будет находиться в крайне отсталом состоянии. Если это так, то не получает сколько-нибудь серьезного развития ремесленничество, а именно из него, как мы знаем, в дальнейшем вырастают более передовые инструменты регулирования общественного строя и именно из-за него зарождаются глубинные процессы, в конечном итоге ведущие к прогрессу — первоначальное накопление капитала, активное развитие торговли, внешних связей. Нет ремесленничества, значит, не развиваются стратегически важные виды деятельности — добыча и переработка металлов, производство своего вооружения и, следовательно, страна зависит от его импорта, что крайне опасно в условиях блокады. Нет прописанных законов — значит изменить систему будет очень сложно и долго, т.к. переписать законы легко, а изменить менталитет народа — нет. И так далее. То есть, несмотря на всю внешнюю комфортность своего временного существования, адыгское общество было очень рудиментарно и в структурном плане сильно отставало от остального мира, лежащего за пределами треугольника Турция-Крым-Черкесия. Но проблема адыгов заключалась еще и в том, что всего этого они не знали — поскольку система была закрыта, она воспроизводила сама себя и не брала лучшее из внешнего мира, как это было, например, в Петровской Руси. Черкесия замкнулась в турецко-крымском мире, успокоилась и не пыталась из него вырваться. То есть, по злой иронии судьбы, из-за того, что вся система Хабзэ была очень удачна и комфортна черкесы даже не могли понять насколько к XVIII-му веку она стала опасна и погранична.

В этих условиях даже неважно кто пришел бы в регион — Россия или другая страна, неважно каким образом — мирным или военным — открылась бы эта система — неминуемое, безальтернативное приведение адыгского мира в соответствие с далеко от него ушедшим окружающим миром все равно повлекло бы за собой мощнейшую, чудовищную ломку всего адыгского общества. Когда развивающийся и более прогрессивный внешний мир начинает приоткрывать границы замкнувшегося в себе закрытого общества, то любая, повторюсь, закрытая система может сделать 3 вещи: 1. уйти от приближающегося мира, оставив свои законы и устои нетронутыми, как это делали, например, русские староверы, бежавшие на Север и в Сибирь, и продлившие свой собственный мир на несколько десятков, а то и сотен лет, 2. Исчезнуть или измениться в соответствии с условиями, по примеру Японии, которая после нескольких сотен лет самоизоляции в XIX веке открылась и европеизировалась за какие-то 30-50 лет, либо 3. Воевать с остальным миром, пытаясь оттолкнуть его от своих границ, закрыться опять и тем самым продолжить традиционный ход событий и воспроизводство самой себя. Другого выхода из этой ситуации история человечества нам, к сожалению, не предоставляет.

Черкесы не могли уйти от общества — все-таки их было не 5 человек, как в семействе алтайских отшельников Лыковых. Понять, что пришла пора меняться, что новые условия, в виде прихода России на Кавказ — это очень и очень серьезно они тоже не могли — кодекс Хабзэ структурно не содержал в себе механизма осознания собственного несовершенства и, следовательно, изменения. Оставалось одно — война. И здесь очень важно осознавать то, что с эволюционной точки зрения, воюя против российских войск, адыги защищали не столько свою жизнь и родную землю, чего можно было добиться другими, более эффективными способами, но тот закрытый, со всех сторон плотно закупоренный мир, в котором им было комфортно и сыто, но который из-за отсутствия этноконкуренции уже давно отставал от общественного развития и поэтому был обречен.

Это ключевая, базовая причина поражения адыгских народов в Кавказской войне. Все остальные факторы, которые любят выставлять в качестве причин, например, разница в численности, вооруженности русской и адыгской армий, их тактики и т.д. являются производными от него, и сами по себе должны быть объяснены именной этой причиной. Это был слом закрытого, отставшего в развитии общества, которое могло существовать только в пределах геополитической системы турецкого притяжения при выполнении одной, специфической задачи. Вне системы этого притяжения адыгское общество не могло выдержать этноконкуренции и было обречено на оглушительное поражение. Без понимания этого фактора невозможно понять и в комплексе объяснить глубинные причины поражения адыгских народов в Кавказской войне. И то, что об этом не пишут современные историки, концентрируясь на более легких для восприятия лубочных картинках адыгских садов, либо на бедах, которое принесло неминуемое поражение адыгов — это беда современного адыгского общества, которое опять, как и во времена пши и тлекотлешей, не видит истинных причин явления и воспитывает свое общество, свою молодежь не на реальных, глубинных причинах, не на сущности событий, а на смаковании их внешних, трагических проявлений, а, значит, опять обречено стать нелюбимой игрушкой в руках капризной Мадам Истории.